Соленое детство

«Мне бы очень не хотелось, чтобы, читая эти строки, вам показалось, что я хочу разжалобить кого-то, чтобы меня кто-нибудь пожалел. Нет. А хотелось бы, чтобы, у того, кто прочитает воспоминания о «соленом» детстве, дрогнуло сердце. Может, этот кто-то вспомнит о своих детях» - так обращается к своим читателям Александр.

Мне часто снится мой детский дом, хотя я покинул его стены больше 20 лет назад.

ОТКАЗНИК
Фраза «Все мы родом из детства» - и про меня, и не про меня. Не было у меня детства, того, что бывает у всех. Сладкого, веселого, беззаботного, с мамой и папой. Я знаю лишь того, кто меня создал. Он там, наверху... Так легче. Представить тех, кто меня родил и оставил, трудно, мучительно трудно... За что?
Кажется, что помню себя совсем маленьким, как ни странно, - только что родившимся, понимающим, что меня оставляют в роддоме. Я спрашиваю глазами: как мои дела? Что-то белое, чему неловко смотреть мне в глаза.
А «оно» все причитает: «Мама придет, мама придет...»
Эта странная фраза врезалась в меня, как в пароход торпеда. Куда и зачем от меня уходить моей маме? «Белое» уже знает, что мать не придет. Знаю и я. Но «их» так научили говорить, чтобы ребенок не ерзал, не плакал.
Уже потом, выпускаясь из детского дома, ковыряясь в «отпускных документах», я увидел мятую записку: «Отказываюсь от сына, потому что не могу...» Жалею, что бросил на ветер этот желтый бумажный листок, как когда-то был брошен сам. Видимо, гены - все бросать... Наверное, я тогда пожалел мать... Но по незнанию я много чего выкинул в жизни. Теперь на руках лишь только ламинированная справка: жил в детском доме, печать. И ничего более...
Печать на всю жизнь.

НАЧАЛО
В каждом новом детском учреждении всех и всегда почему-то интересовала моя фамилия. Меня спрашивали, знаю ли я азербайджанский. Это было нелепо, ведь известно, что я родом из роддома. Я и русского-то толком еще не знал. Но спрашивали не задумываясь - порой просто из праздного любопытства. Так заглядывают иногда в аквариум, чтобы спросить, как зовут рыбку. Но я же не рыбка, хотя...

САД-ОГОРОД
Наш «сад-огород» находился возле рынка. Мы занимались тем, что стояли около забора и жалобно смотрели на прохожих - уже тогда мы начинали «сиротствовать», зная, что ждать участия нам больше неоткуда. Иногда нам кое-что подавали. Больше всех перепадало мне - видно, красиво «делал» глаза. Прохожие пихали нам в кармашки семечки, конфеты, соленые огурцы... И в дальнейшем «сиротство» часто спасало, помогало выжить. И можно ли винить детей, которым самим приходится искать страну радостного, сладкого детства?

«ВОСПЫ»
Воспитатели, они же «воспы», частенько собирались в беседке, курили «Беломор» и говорили о том о сем. Я, притаившись поблизости, подслушивал, за что мне иногда доставалось. А мне было интересно, о чем говорят взрослые тети, у которых столько личных проблем на работе и дома. Чтобы меня не поймали в очередной раз, я заползал под беседку и, лежа на земле, подложив под голову руки, слушал «кинорадио».
Наказания у нас были разнообразные. Иногда ставили на колени на пшено или другую крупу. Не раз и мне доводилось, как, впрочем, и всем. В «саду» жили два попугая, у них-то и заимствовали «продукты» для этих целей.
С тех пор попугаев не завожу.

НОЧЬ
Няня повадилась ходить ночью в кочегарку к кочегару. Когда няня «кочегарила», мы начали самостоятельно ходить на горшок. Для этого надо было встать, пойти в туалет, влезть на табурет, достать «подписанный» фруктами и овощами вместо имен горшок и справить в него нужду. Я чаще всего был «арбузом» или «кабачком». Настоящий сад-огород, где мы - фруктово-ягодные дети...
Как-то раз, когда я доставал свой «кабачок», все горшки свалились мне на голову и пробили ее. Так на голове появился первый шрам. В дальнейшем их будет немало, но этот был первый, починный. Испугавшись, я лег в кровать, а кровь все текла... Няньку уволили (тогда за это не судили), но тут же взяли в другое учреждение. Какой директор честно напишет о своем недосмотре? Но пришли другие няньки - с другими методами борьбы с детьми. Они включали свет среди ночи, грозно вопрошая, кто хочет писать... Теперь сплю чутко. Жду, когда позовут.

МОЙ ПЕРВЫЙ ВЫПУСКНОЙ
В 1975-м в нашем «саду-огороде» состоялся выпуск. До сих пор помню запах одинаковой одежды, которую нам выдали. Ранцы, пеналы, линейки и прочее - все было один в один. Мы заглядывали друг к другу в пеналы, искали что-то непохожее, отличное, «красивое» - и не находили.
Помню, директор построила всех, как перед отправкой на фронт, и зачитала, куда и в какой детский дом уезжает каждый из нас. А нам было все равно куда. Душа под формой радовалась: нас ждут какие-то перемены, пшено и «воспы» в прошлом... А зря радовались. Потом я уже не верил в перемены к лучшему, так как за время пребывания в детских домах редко видел, чтобы плохое перестало быть плохим, просто одно плохое сменялось другим плохим. Уже когда нас посадили в автобус, к нему подошла какая-то бабушка и, назвав мою фамилию, спросила, где я. А ей сказали, что я в корпусе.
Так «воспы» могли бы изменить мою судьбу, но им не хотелось тратить на меня время, разбираться, кто и зачем интересуется мною. Я не знаю, что за бабушка это была, но может... а вдруг?
На наши места в «сад-огород» пришли новенькие. Конвейер, который лишал детства в семье, работал исправно. Самое простое - забрать из семьи, лишить всех прав...
Детский дом - соломинка для того, кто уже утонул.

ВСЕ НОВОЕ В НОВОМ
Когда нас выгружали и сдавали по списку, все воспитанники-старожилы почему-то смотрели не на нас, а на новенькие ранцы и форму. Потом я понял, что частная собственность в детском доме будет отсутствовать всегда. Все общее - значит, не твое. Это со временем приносит страшный вред в имущественных отношениях - не жалеть ничего, отдавать все, безграмотное «широкодушие».
Старшие девочки отобрали у нас ранцы, одежду и выдали их «дочкам» и «сынкам» - тем, кого они патронировали и таскали везде за собой, как кукол. А нам отдали их старую одежду, заявив своим «детям», что купили все новое в магазине. Так они играли во взрослость. Взрослые проблемы решались легко: отними у чужого, отдай своему - и все дела. «Куклы» радовались. В дальнейшем тема «свои-чужие» всегда присутствовала в отношениях детдомовцев. Младшие делились на тех, кого опекали и кого - нет. Это псевдоматеринство не имело ничего общего с настоящим материнством, хотя многим так не казалось. Потом, когда наши «мамочки», повзрослев, рожали, обеспечить своих настоящих детей всем необходимым они не могли и не умели. Результат: их дети тоже в детском доме. Детдомовские родители точно знают, что государство всегда накормит-оденет их детей.
Мне не посчастливилось попасть в число «обаяшек»: не вышел ни ростом, ни мордашкой и, самое главное, не был похож ни на одну из старших девочек - значит, не «сынок». Это тщательно отслеживалось, и при малейшей схожести у тебя появлялись «маман» или «папан». Средние проверили нас, лысых и бритых, на вшивость. Тогда из учреждения в учреждение детей передавали с такими «прическами». Это было удобно: вши оставались без хозяина. Помню, одна девочка плакала и кричала при стрижке, умоляя, чтобы ей вернули на место волосы. Старшие, издеваясь, уложили ей состриженные волосы на голову, обещая, что они прирастут. Девочка поверила и какое-то время носила пряди волос на лысом черепе. Все смеялись над ней, а мне, семилетнему, было жаль ее.
С первого дня на новом месте в поселке Новый мы не только учились, но и работали. Потом вообще перестали учиться, только работали. У нас были свиньи, лошадь, куры, еще какая-то живность. Но научить трудиться по-настоящему нас так и не смогли. Потом трудно объяснить уже взрослому человеку, как нужно работать. В детском доме так извратили понятие ценности труда, что повзрослевшим детдомовцам идти работать уже не хотелось. Многие искали иные пути и находили: в тюрьме ведь тоже кормят бесплатно...
Детский дом - модель будущей армейской или тюремной жизни. Здесь старшие и сильные отрабатывают на младших и беззащитных технологию подавления личности. Как тут отстаивать достоинство и честь? Как и кто научит?

КИНО
Как-то к нам в детдом приехали киношники с «Мосфильма». Собирались снимать кино о прошлом веке. Мы, практически все, подходили на роли детей бедняков. Режиссер так и говорил. И еще он сказал: «С глазами у детей все нормально, будем снимать.
Во время съемок мы стояли в поле, на ветру, и ветер теребил нашу бедняцкую одежду. Мы должны были смотреть в камеру и на детский дом. Снимали без дублей. Но что-то у киношников не заладилось, и съемки свернули. Кино с нашим участием так и не вышло на экран. А жаль. Кажется, по такой же технологии снимали фильм «Подранки». Дети из настоящего детского дома играют трудное детство очень правдиво...

УСЫНОВИТЕЛИ
Приезжали из Москвы желающие усыновить - чаще из-за расширения жилплощади. Взяли одного мальчика, потом он осенью, раздетый, возвращался в детдом пешком 400 километров. Усыновители его обвинили в воровстве, в неумении жить в семье и так далее. Хотели как-то взять и меня, но я корчил такие рожи, что людям становилось тошно. Кабы тогда знать, что придется пережить и увидеть, пошел бы в любую семью и делал бы другое лицо - лучше так, чем об косяк...
Правда, одной девочке, Марине Пелевиной, повезло: ее решили взять в Италию. И надо же было такому случиться, что перед самым отъездом она, катаясь с горки, занозила себе кое-что. Думали - все, не уедет. Но «итальяшки» ждали, пока не заживет, и забрали ее. Она красивая была девчушка, как кукла...

УМРЕМ ЗА СПОРТ
Хотя ставки физрука в детдоме не было и за физкультуру отвечала завуч, спорт у нас любили все. А куда денешься? Особенно любили футбол (старшие против младших), хоккей и бокс. Мы часто выступали на различных соревнованиях - младшие в обороне, старшие впереди. Иногда проигрывали, но крайне редко, так как знали последствия: ночью нас били жестко и «конкретно». Спортивных снарядов в детдоме не было. Из спортивного снаряжения - только клюшки, коньки да пара мячей. Меня поставили с клюшкой, в пластиковой маске, в двух пальто и валенках в ворота. Мы играли против «мужиков», и я пропустил шайбу. Тут же ко мне подъехал один из старших и наотмашь ударил клюшкой по локтю. Я смолчал. Мы всегда молчали, когда нас били - таков закон: пацан - значит, терпи, такой «замаз»... После игры с меня не могли снять пальто - так распухла рука. Пришлось разрезать рукав. А врачихе я сказал, что мне нечаянно попало шайбой. Ее это устроило. Врачи всегда ждали подобных ответов, им было так удобнее - не надо разбираться. Вечером меня не тронули, хотя мы проиграли: я уже был пострадавшим, в гипсе. Можно сказать, мне повезло...
В такой «вратарской» амуниции - пальто и валенки - я простоял пять-семь лет, до смены власти. Особенно мы любили «русские забавы» - сбрасывание с ледяной горки: старшие наверху, а мы приступом берем высоту. Скидывали нас как попало - ногами, руками... Может, именно тогда я перестал бояться ударов и боли. В боксе это важно - не бояться, а жестокость своих ничто против жестокости чужих...
Чтобы реже видеть детский дом и старших, я записался во все, какие можно, секции и студии. Пел в хоре, играл на ложках, занимался футболом, боксом... Однажды во время занятий хора кто-то украл из кармана директора клуба деньги. Украл не я, но меня обвинили и выгнали с позором. Я даже хотел повеситься. Ведь даже свидетели нашлись, что я украл! Так потом будет часто: детдомовский - значит, вор. Но мы же не клептоманы, нас жизнь заставляла жить так, а не иначе. Вора, кстати, потом поймали, он был из «домашних». Но никто не пришел, не извинился передо мной, да я и не ждал этого.

ВСЕ ВСПОМНИТЬ!
Не думал, что так нелегко вспоминать прожитое, пережитое... А что в жизни просто? Важно начать...
В 1990 году, после трехлетней службы на флоте, мне было все равно, куда ехать. Меня не ждали - нигде. Можно было выйти на любом полустанке. Я вышел в Петрозаводске, о чем не жалею. Этакая странная свобода, свобода выбора свободы...
Мне часто снится мой детский дом, хотя я покинул его стены больше 20 лет назад. Сплю нервно. Во сне вижу еще живых своих товарищей, читаю, глажу свою школьную форму. Являются мучители-воспитатели. Сон мой нервный, но покаянный. Моя жизнь перевалила экватор, хочется пожить для себя, но стоит только лечь спать, как я попадаю в детский дом, СИЗО и встречаю «глаза одиночества». Тут же мысль пожить для себя испаряется. Очень трудно жить по условиям, которые диктуют обстоятельства, но так честнее. Господь указал мне мое предназначение - прощать своих недругов и мучителей. Я научился любить тех, кто не любим обществом, все свое время и жизнь я отдаю им. Это большое счастье - знать, что живешь не зря.
Недавно я опять ездил в Суздаль - ходил, вспоминал, думал. Как славно, что я могу наведываться в город детства, бывая в Москве на конференциях или по делам. Мне нравится песня про городок в финале одноименной передачи: «Ах, как хочется вернуться в городок», городок детства... Но - видимо, то, что возле сердца, не дает мне спокойно спать.
Оглядываясь назад, могу сказать, что какие бы трудности мне ни пришлось пережить, мне не жаль ни секунды из прожитых на этой земле. Я старался и стараюсь жить максимально честно. Вопрос, для чего и ради чего живу, отпал давно. Я живу для других. Ради других. И ради памяти своих детдомовских друзей. Я живу ради тех, кто ступал, ступает и ступит на эту светлую землю. С радостью и для радости. В сердце моем всегда будет жить благодарность и признательность людям, зачастую совершенно посторонним, незнакомым, которые порой делом, иногда словом, а то и взглядом вершили добро в моей детской душе, не давали угаснуть вере в него в моем просоленном от слез детстве. Этих людей не интересовало, есть ли у меня прописка, кто я и откуда, кто я по социальному статусу... Это были просто добрые люди, встретившиеся на моем пути.
Чудо, что спустя годы можно оглянуться и признать ошибки, простить врагов своих, отдать дань доброте и порядочности отдельных людей, благодаря которым иду дальше.

Александр Гезалов